Касаи, эфиопская еврейка

Расскажите про свое детство.

— Я родилась в Эфиопии, в деревне под названием Белса. Нас шестеро родных братьев и сестер, я предпоследняя. Со стороны моего отца есть еще двое, со стороны матери — еще один. Всего девять детей. Все сейчас в Израиле.

Мой отец был фермером, а мать домохозяйкой, она воспитывала детей и еще немного занималась гончарным делом. Я из религиозной семьи. В деревне не было такого понятия, как светский еврей. Мы строго соблюдали галаху, и, например, на Пасху вообще не ели молочных продуктов, потому что у нас это считалось некошерным.

Позже мы переехали в столицу Аддис-Абебу, чтобы присоединиться к еврейской общине, которая хотела эмигрировать в Израиль. Там мы прождали около двух лет, пока нас не перевезли.

Почему ваши родители решили репатриироваться?

— Из поколения в поколение мы все росли на рассказах об Израиле, Иерусалиме и о том, что мы — часть еврейского народа. Мы просыпались по утрам и читали молитву об Иерусалиме. Мы все с нетерпением ждали возможности переехать в Израиль.

Были даже такие эфиопские евреи, которые решили пешком пересечь Судан, чтобы добраться до Израиля. Многие из них там погибли или потеряли своих близких.

В самолете не было сидений, чтобы поместилось как можно больше людей. Я не знаю, сколько людей там было, но повернуться направо или налево было невозможно.

Расскажите про ваш переезд в Израиль.

— Мне было тогда девять лет. Однажды утром, после двух лет ожидания, к нам пришли люди из Еврейского агентства «Сохнут» и сказали, что нам нужно немедленно идти в посольство, потому что сегодня мы отправляемся в Израиль. Мы не взяли с собой ни одежды, ни вещей, ничего не продали — мы пошли как были, без денег, вообще без ничего. Мы так волновались!

Из посольства нас отвезли в аэропорт. В самолете не было сидений, чтобы поместилось как можно больше людей. Я не знаю, сколько людей там было, но помню, что повернуться направо или налево было невозможно. Было так тесно, что трудно было дышать. Не помню, сколько занял полет, но сегодня перелет из Эфиопии в Израиль занимает около четырех с половиной часов. Я помню момент приземления и выхода из самолета — это было потрясающе! Мы ждали этого всю нашу жизнь, и было невероятно, что это наконец случилось на самом деле!

У нас было такое чувство, будто в нашей жизни не хватало какого-то кусочка пазла — и внезапно мы его нашли. Я помню, как женщины, особенно пожилые, вставали на колени и целовали землю.

Куда вы поехали из аэропорта?

— Автобусы отвезли нас в центр абсорбции в кибуце Маагалим недалеко от Нетивота. Там мы провели три года, изучая иврит в ульпане. Нас поселили в огромном трейлере. Это было похоже на гетто. Жили там только мы, новые иммигранты из Эфиопии. Мы с другими детьми целыми днями бегали по улицам, катались на велосипедах, там было безопасно. Нам тогда еще не довелось столкнуться с реальностью. Это были замечательные три года. Мы были еще невинными.

Через три года все мои старшие братья и сестры отправились в школы-интернаты, а мои родители, моя младшая сестра и я переехали в Кирьят-Малахи, в наш постоянный дом. Вот тогда-то и начались все проблемы.

Почему родители выбрали Кирьят-Малахи для переезда?

— Государство выделило нам сумму, чтобы заплатить первоначальный взнос и получить ипотеку. На эти деньги мы могли позволить себе переехать только в такое место, как Кирьят-Малахи.

Сегодня, оглядываясь на те события, я могу сказать, что это была очень четкая система сортировки, целью которой было разместить людей, которые «не вносят большого экономического вклада», в этих периферийных, неблагополучных районах, чтобы мы не смешивались, не переезжали в другие города и могли претендовать только на определенные роли в обществе.

Что это за роли?

— Им нужны были рабочие для выполнения простой работы, строительства домов. Такая система сортировки, которая отправляла евреев-мизрахи (восточных евреев) на задворки общества.

Мои бабушки и дедушки посвятили свою жизнь тому, чтобы быть частью еврейского народа, а когда мы приехали сюда, то внезапно услышали от новых сограждан, что нам нужно возвращаться туда, откуда мы пришли.

Каково вам было жить в Кирьят-Малахи?

— Словно я внезапно очнулась. Мы всегда были и остаемся благодарны государству Израиль за то, что нас сюда привезли. Но, с другой стороны, мои родители, мои бабушки и дедушки посвятили свою жизнь тому, чтобы быть частью еврейского народа, а когда мы приехали сюда, то внезапно услышали от наших новых сограждан, что мы «черные», что мы не евреи, и нам нужно возвращаться туда, откуда мы пришли. И в истории осталась только часть рассказа о том, как нас перевезли и как мы должны быть благодарны.

В Кирьят-Малахи было пожилое население, второе поколение иммигрантов из Марокко и Ирака, еще были русские, бухарцы — представители всех иммигрантов, которые не могли купить дом в месте получше. Им тоже дали понять, что они должны быть благодарны. И мы действительно говорим спасибо и ценим, что нас привезли. Но какой ценой? И когда уже будет достаточно нашей благодарности?

Все детство мы чувствовали, что нас не принимают, мы были нежеланными, другими. Мы привезли с собой удивительную культуру. Но нам дали понять, что наша культура ничего не стоит, ее нужно стереть. Я убеждена, что Израиль зря упустил потенциал, который есть у нашей алии. И продолжает упускать сегодня.

Все, что мы привезли с собой, — было негодным, начиная с наших имен, которые нам велели изменить.

Вам сказали сменить свое имя?

— В центре абсорбции нам дали имена из Библии: теперь ты — Иаков, ты — Руфь, ты — Моисей. Может быть, они думали, что, если у нас будут библейские имена, мы будем большими евреями. Они дали мне имя Руфь. Я носила его до 12-го класса. Кроме чужого имени, до армии у меня были выпрямленные волосы. Я даже не могла представить себя с афро, даже идеи такой не было.

Нашим мужчинам, эмигрировавшим в 1980-е годы, даже приходилось подтверждать обрезание на специальной процедуре. А в 2013 году была опубликована статья, в которой рассказывалось, что в 90-х годах в центре абсорбции эфиопским женщинам давали контрацептивы без их согласия. Если бы какой-нибудь врач сделал это с белой женщиной, он бы сегодня сидел в тюрьме.

Я думаю, что так устроена иммиграция в Израиль из всех стран, а не только из Эфиопии — у иммигранта, по сути, есть два варианта: либо полностью ассимилироваться и отказаться от своей идентичности, либо не интегрироваться и тогда чувствовать себя чужим.

Единственное, что нас спасло, — что мы не можем изменить цвет своей кожи.

Чем вы занимались после окончания школы?

— Я работала с двенадцати лет, занималась уборкой. Я хотела ходить по магазинам и покупать себе обувь, как моя белая подруга. Я купила машину в очень юном возрасте.

После школы я пошла в армию. У меня очень хороший опыт службы в армии. А кризис наступил после.

Я помню. как приходила домой и жаловалась маме, что мне сказали, что от меня воняет. Она отвечала: «Ну, а от тебя воняет?» Я говорила: «Нет». «Тогда почему тебя это волнует?»

Что случилось?

— Я вернулась в тот же район, где выросла, и начала искать работу. Но никто не хотел меня нанимать. Я снова была «черной, которую следовало бы депортировать».

Я помню, как приходила домой и жаловалась маме, что мне сказали, что от меня воняет. Она отвечала: «Ну, а от тебя воняет?» Я говорила: «Нет». «Тогда почему тебя это волнует?» «Но они называли меня черной, мне было больно». Она отвечала: «Так они сказали. И что, тебе это как-то повредило?»

Она была очень мудрой и понимала, что, если мы будем сосредотачиваться на том, что причиняет нам боль, на оскорблениях, — это не позволит нам двигаться вперед. Она научила нас воспринимать это как пустые слова, которые развеиваются на ветру, — они не должны нас задевать.

Я помню, как однажды утром проснулась, обрезала свои выпрямленные волосы и сказала: «Если кому-то не нравится мое "афро", я не могу ему ничем помочь».

В итоге вы нашли работу?

— Я проработала девять месяцев на фабрике по производству мороженого. Затем почти шесть лет в магазине одежды. И одновременно получала степень бакалавра по социальной работе в колледже Сапир. Я хотела влиять на окружающих, помогать другим — это в моем характере, и это часть той культуры, в которой я выросла.

Во время учебы у нас была программа под названием «Международная социальная помощь», в рамках которой мы должны были поехать в Эфиопию. Я представляла себе, как вернусь домой, в страну, где родилась и выросла. Я думала, что мне будет легко, и я буду помогать моим белым друзьям, которые поедут со мной. Наконец-то я не буду в меньшинстве, я буду частью чернокожего большинства. К сожалению, получилось все не так. Во время поездки я пережила еще один кризис самоидентификации.

Почему?

— Мы учились и работали в очень сложных условиях. Мы приехали, чтобы помочь людям, живущим в такой бедности, которую невозможно ни описать, ни сравнить ни с чем другим.

Я обнаружила, что мой язык не похож на местный диалект. Все было очень сложно. Первое, что я сделала, это позвонила маме и сказала ей: «Мама, я хочу домой». Тогда я впервые поняла, что Израиль — это мой дом. Когда я вернулась, мне потребовалось много времени, чтобы прийти в себя. Потому что, когда мы эмигрировали, я думала, что я израильтянка. После армии я смирилась с тем, что я эфиопка. Потом я вернулась в Эфиопию и почувствовала, что я вовсе не эфиопка. Наконец, я вернулась в Израиль и больше не знала, кто я такая. До сих пор мне иногда кажется, что я не могу ответить на этот вопрос.

Чем вы занимались после окончания учебы?

— Я продолжаю учиться, потому что, чтобы расти профессионально, нужно постоянно учиться. Я получила степень магистра, обучалась групповой терапии, занималась личным коучингом, в настоящее время изучаю сексологию и работаю с людьми с ВИЧ в больнице «Ихилов». На работе меня очень поддерживают, это чуть ли не единственное место, где я чувствую себя просто Касаи, независимо от цвета кожи.

Прошло много лет со времени большой эфиопской иммиграции. Как сейчас обстоят дела с интеграцией эфиопских евреев в израильское общество?

— Недавно белая женщина сбила трехлетнего ребенка из Эфиопии и уехала, ребенок погиб. В суде она утверждала, что не видела его. Семья попросила показать запись с камеры, но записи не оказалось в наличии. Не так давно подросток из Эфиопии вступил в стычку с полицейским, и тот его застрелил. Семья попросила показать видеозапись, но камеры снова не работали. Если бы эти дети были белыми, это не осталось бы незамеченным. Государство приняло бы меры.

В интернете по запросу «эмигрант из Эфиопии» вы обнаружите, что большинство сообщений имеет негативную окраску: эфиоп убил свою жену, эфиоп что-то украл, эфиопы протестуют и создают проблемы. Если что-то подобное происходит с марокканцем или йеменцем, их происхождение не упоминается, потому что журналистам это кажется несущественным.

Расизм и дискриминация есть и будут. От этого страдают арабы, наркоманы, представители ЛГБТ+. От него страдают пожилые люди. На каком-то уровне это ощущает каждый. Это болезнь. В отличие от генетических заболеваний это можно вылечить. Но лечение начинается с нас самих, с общества в целом. Если мы видим расизм и дискриминацию — мы должны с ними бороться.

Нельзя бороться с нетерпимостью только тогда, когда вам удобно. Когда друзы собрались на демонстрацию в защиту своих прав, я была там вместе с ними. Я не принадлежу к ЛГБТ+, должна ли я выходить на демонстрации в их поддержку, если вижу несправедливость по отношению к ним? Конечно! Но когда мы всей семьей вышли протестовать против расизма по отношению к эфиопам возле центра Азриэли, я могла по пальцам одной руки пересчитать белых людей, которые там были.

Вы живете в буржуазном районе в Северном Тель-Авиве. Как вы себя здесь чувствуете?

— Мы переехали сюда в 2017 году. Когда я договаривалась с риэлтором, он спросил: «У тебя красивое имя, а какая у тебя фамилия?» Когда я ответила, он сказал: «Ооо, но ты видела цены в этом районе?» Я сказала: «Да». Он пообещал: «Хорошо, я тебе перезвоню». Он мне не перезвонил. Через несколько дней я снова ему позвонила, чтобы назначить встречу, но он мне снова не перезвонил. Тогда я поняла, в чем дело, и попросила своего белого мужа позвонить риэлтору и назначить встречу, не упоминая про меня. Я пошла смотреть квартиру одна, потому что мой муж был занят. У входа я сказала риэлтору: «Привет, я пришла посмотреть квартиру». Он сказал мне: «Я с тобой не договаривался». Я ответила: «Да, ты договаривался с моим мужем». Тогда у него просто не осталось выбора.

Я никогда не попадала в по-настоящему сложные ситуации, связанные с расизмом, — только в мелкие и тривиальные неприятности. Но я научилась избегать проблем. Я не буду разгуливать по району одна в десять вечера. Я могу пойти куда-нибудь с белой подругой, но никогда не пойду одна. И не потому, что боюсь. Я не хочу оказаться в неловком положении, когда меня остановит полицейский и попросит предъявить удостоверение личности.

На улицах повсюду можно увидеть лозунг «Вместе мы победим». Мы уже проиграли.

Что вы думаете о нынешней войне в Израиле?

— На улицах повсюду можно увидеть лозунг «Вместе мы победим». Кто в этой стране хочет быть вместе? Палестинцы и евреи? Религиозные евреи и нерелигиозные? Черные и белые? Нет никакого «вместе» в Израиле. С 7 октября страна в огне, и мы ни на мгновение не были вместе. Так что мы уже проиграли. Нам стоило бы заменить этот лозунг на «Вместе мы сможем через это пройти».

* Интервью переведено с иврита.

Текст Ася Чачко
Иллюстрация Виктор Меламед

ДРУГИЕ СЕРИИ